"...
За идеал ответишь?
Об ответственности интеллектуалов: пора резко противопоставить чувство собственного достоинства так называемой real politics
Независимая гражданская активность в СССР того времени ни в малейшей мере не была политической оппозицией. Эта активность была бесстрашной, открытой, наивной, непримиримой к тогдашнему официозу, но отнюдь не заявляла собственных политических целей и не была массовой.
Нас называли инакомыслящими, диссидентами, позднее — правозащитниками, но никогда — политиками.
Впрочем, следователи и прокуроры настойчиво убеждали вас признать, будто вы имели сугубо политическую цель при помощи клеветы ослабить государственную власть.
Однако, постановив приговор, вам говорили: «Какой вы политический заключенный? Вы уголовник». Власть, диктовавшая приговоры, смотрела на нас со страхом и злобой, и это можно понять. Уж они-то хорошо, знали сколько весит правда, произнесенная вслух.
Впрочем, среди нас были тогда и составлявшие ничтожное меньшинство «реальные политики», серьезно полагавшие, что они уже создают весомую политическую оппозицию, либо хотевшие вскоре ее строить (дело, похоже, сводилось к пышным названиям, например, ДДСС — Демократическое движение Советского Союза).
По-моему, это были, скорее, склонности, направление мыслей, нежели что-то действительное. Частично это были коммунисты, тогда еще сохранявшие свои убеждения (самый значимый, яркий и достойный пример — Петр Григорьевич Григоренко); были и явно талантливые, не состоявшиеся по русской судьбе политики, как В.К. Буковский. <...>
Большинство же, распространяя самиздат, протестуя против репрессий, безропотно отправляясь в тюрьму, учреждая подпольную независимую периодику (знаменитая «Хроника»), нимало не рассчитывало успеть увидеть политические сдвиги. Помню, как Б.И. Цукерман, один из самых высоких авторитетов той волны, на реплику о том, что Византия 300 лет заживо гнила, прежде чем рухнуть, задумчиво ответил: «Что ж, 300 лет меня вполне устраивают».
Наша «аполитичность» и была коренным советским отличием от стратегии наших европейских братьев, стратегии великих бескровных революций.
Не претендуя на основательность, позволю себе некоторые замечания о причинах, особенностях, внутренней логике нашей позиции.
Серьезная политическая борьба немыслима без обращения к обществу. С чем же и к кому могли мы обратиться в брежневском СССР?
Мы хотели знать правду и говорить правду как она есть, независимо от того, кому она выгодна.
«Хватит врать» и еще «соблюдайте собственные законы» — вот, в грубых чертах, основание нашей позиции, границы, в которых она развивалась. Это то, с чем вышли бы мы к народу, если бы какое-то «обращение к народу» могло состояться. Не так уж мало, по правде говоря, хотя заведомо недостаточно. Теперь посмотрим, кому же это было бы адресовано.
Увы, наша правда не нужна была обществу.
999 из тысячи были шокированы или оскорблены ею, в лучшем случае полагали ее тщеславной попыткой неудачников обрести известность, либо опасной игрушкой прожектеров, витающих в облаках.
Иначе и не могло быть — все мы родом из советского народа. Что же это за народ?
Многие успехи успешного менеджера, И.В. Сталина были обусловлены едва ли не главным его успехом — селекционным.
Сталин вывел, ни много ни мало, новую историческую общность — советский народ.
Терпеливый, раболепный, подозрительный, злобно презирающий рефлексии, значит, интеллектуально трусливый, но с известной физической храбростью, довольно агрессивный и склонный сбиваться в стаи, в которых злоба и физическая храбрость заметно возрастают.
Вообще-то эти свойства есть в любом народе, разница только в выраженности.
Сталинские селекционные критерии, признаем, были весьма высоки. Эти качества прямо планировались.
Вспомним, как надоедливо вдалбливалась в головы печатью и добровольно-принудительными собраниями суперважная государственная задача: развитие в народе этих свойств, необходимых строителям коммунизма, но называемых, разумеется, совсем иначе — патриотизм, сознательность, бдительность, верность родной партии и проч.
Сталин отлично понимал, что без такого народа, всецело и искренне подчиненного ему, его жесткие, императивные, втиснутые в минимальные сроки государственные планы рухнут.
Работа велась стандартным продуктивным методом; профессионально он называется «селекция на провокационном фоне».
Если селекционер выводит, например, растения, устойчивые к болезни, он заражает этой болезнью всю делянку. Это и есть провокационный фон.
Селекционер использует выжившие (самые устойчивые) экземпляры как материал для скрещиваний, новых отборов и т.д. И.В. Сталин вел свой отбор на страх, раболепие, подлость вполне сознательно, хотя не думал, конечно, о понятиях сельскохозяйственной селекции.
Селекционной делянкой, ясно, были лагеря, раскулачивание и коллективизация, но не только. Чистки, проработки, верноподданные митинги и демонстрации, гражданский долг доносительства, уроки ненависти на политучебе, просто учеба с ее промывкой мозгов и проч.
Мне возразят, что уж это не отбор, а воспитание. Это так: воспитание еще важнее в направляемой народной эволюции. Однако в перечисленном есть и опосредованный селекционный момент. Но это вопрос для специалистов, притом нелегкий.
Напомню только, что Ю.Н. Афанасьев говорит о такой народной эволюции, происходившей далеко в глубине веков. Он историк, ему виднее.
..."
А здесь обсуждение статьи...
Сообщения
