"...Если Дмитрий Медведев всерьез хочет радикальных перемен, ему надо твердо заявить, что он пойдет под этим флагом на выборы 2012 г., невзирая на других возможных кандидатов. Поддерживать политика, который планирует спрашивать на это разрешение у конкурентов, никто в здравом уме не станет. На третьем десятилетии существования России уже надо выигрывать выборы за счет избирателей и превосходства своей политической программы, а не путем очередного договора с Путиным. Если Медведев готов сказать, что будет во главе страны еще восемь лет, его призывы обретут в наших глазах совсем другой политический вес"...

"...

21-12-2009 01:13 (ссылка)

« Предыдущая запись  ·  Следующая запись »

Владимир Соловьев

Новая статья Злобина

Качество государства: Россия в плоском мире

Николай Злобин

21.12.2009, 241 (2511)

Трагедия в «Хромой лошади» показала полное убожество потемкинской деревни, возведенной в России под видом власти. Все, что государственные структуры могли там нарушить, они нарушили — от правил регистрации заведения до сбора налогов, от трудового законодательства до архитектурных норм, от пожарного до санитарного контроля.

Если погибшие в «Невском экспрессе» стали жертвами неизвестных преступников, то сгоревшие в Перми — жертвами преступлений против них собственного государства. Нет никаких гарантий, что любая другая организация не станет очередной жертвой этой госпаутины из взяток, покровительства, безответственности, пренебрежения законом, непотизма и лизоблюдства.

Трагедия в Перми — не результат стечения плохих обстоятельств, а системное событие. Конечно, виновные должны быть наказаны, но гораздо важнее системность реакции.

Во-первых, игр в слова уже было достаточно.


Если Дмитрий Медведев всерьез хочет радикальных перемен, ему надо твердо заявить, что он пойдет под этим флагом на выборы 2012 г., невзирая на других возможных кандидатов. 


Поддерживать политика, который планирует спрашивать на это разрешение у конкурентов, никто в здравом уме не станет. 


На третьем десятилетии существования России уже надо выигрывать выборы за счет избирателей и превосходства своей политической программы, а не путем очередного договора с Путиным. Если Медведев готов сказать, что будет во главе страны еще восемь лет, его призывы обретут в наших глазах совсем другой политический вес.

Во-вторых, любая модернизация невозможна без серьезного кадрового обновления. Снимать надо не просто проштрафившихся — их вообще надо отдавать под суд, — а тысячи забронзовевших на своем месте чиновников, которые десятилетиями не видят реальной жизни за стеклами бронированных «Мерседесов» и заборами охраняемых дач.

Они не будут поддерживать президента, пока уверены, что просидят на своем месте дольше, чем он в Кремле. Не надо ждать, пока загорится или взорвется что-то еще, чтобы снять десяток коллекционеров дорогих часов. Если Медведев не способен на радикальное обновление правящего класса, он не заслуживает поддержки россиян.

В-третьих, надо признать, что все причины российского кризиса лежат не за пределами страны, а внутри ее. Глобальный финансовый кризис грянул в удобный для власти момент, ибо дал ей возможность свалить фундаментальные проблемы в национальной экономике на глобальную конъюнктуру. Если бы не было глобального кризиса, то российская экономика рухнула бы сама через два-три года, поскольку ее обвальное падение началось до этого кризиса, а доля промышленного производства в ВВП стала сокращаться еще в 2002 г.

Проблемы российской экономики носят не циклический, как в мире, а внутренний, системный характер. Развитые страны ищут выход из своего циклического кризиса.


Перед Россией стоит иная задача — заново начинать создавать системные основы конкурентной национальной экономики. Иначе выходящий из кризиса мир снова оставит ее в постыдном качестве своей заправочной колонки.

В-четвертых, президенту необходимо вернуться к реформам, которые были забыты или остановлены несколько лет назад. Россия сильно страдает из-за их отсутствия или незавершенности. Нужны системные толчковые реформы, способные стать основой модернизации.

Среди них — реформы госслужбы и армии, естественных монополий и таможни, юридической системы и образования, госкорпораций и социальной сферы, транспорта и правоохранительных органов, ряд других.

Второй волной приватизации нужно не просто уменьшить долю государства в экономике и дать деньги медведевцам, но создать основу национальной технологической революции. 

Нефтегазовое оружие, которым власти оперируют во внешней политике, должно быть перенацелено внутрь страны, чтобы создать финансовую подушку безопасности для модернизации ее неэнергетических отраслей и радикального улучшения характеристик национального человеческого капитала.

В-пятых, Медведеву нужно начать демонтаж нынешней вертикали власти. Как ни оценивать ее роль, очевидно, что сейчас она вошла в противоречие с задачами, стоящими перед страной. 

Россия правильно призывала весь мир к отказу от однополярности как главного препятствия эффективности международной системы. Теперь необходимо взглянуть на себя. 

Глобальный мир — это плоский мир. Россия с динозаврообразной системой власти — огромным неповоротливым туловищем и маленькой головой на длинной шее — не имеет в нем никаких шансов.

Ее неизбежно постигнет печальная судьба динозавров, если ей не удастся быстро построить плоскую систему управления и развития. 


В плоском мире надо тратить энергию не на сигналы вниз, а создавать широкую сетевую структуру власти, интегрирующую энергию всех умных, предприимчивых и конкурентоспособных россиян. Если Медведев искренен в словах, то ему объективно нужен контроль общества над властью. Трагедия в «Хромой лошади» еще раз доказала, что власть не способна на самоконтроль.

В-шестых, нельзя уничтожать конкуренцию в политике, но ожидать ее проявления в экономике.

Если у Путина есть альтернатива медведевскому плану или он готов предложить иную программу модернизации, то от такой конкуренции страна только выиграет, а ее стабильность и развитие приобретут фундаментальные, а не субъективные характеристики, зависимые лишь от судеб данных политиков. 

Путин в свои первые два года сделал очень много и потом не раз демонстрировал незаурядный политический талант. Медведев — нет.

Конечно, у него и так есть шансы на второй срок, но опять лишь в качестве преемника, чья легитимность зависит от воли и популярности предшественника, по крайней мере создавшего стабфонд, позволяющий Медведеву действительно системно заняться страной.

Автор — директор российских и азиатских программ Института мировой безопасности, Вашингтон

http://www.vedomosti.ru/newspaper/article/2009/12/21/221807

Интересно.

Метки: Николай Злобин, Медведев, путин

..."(полный текст)



P.S... (НЕЗАКОНЧЕНО!)

"... Вы говорите — коммерциализация футбола? Скорее футболизация коммерции. Экономика постмодерна перемещается с хлеба на зрелища"...

"...
http://www.chaskor.ru/

Александр Кустарёв   вторник, 25 августа 2009 года, 14.39


Мяч в игре
Экономика постмодерна


Начался футбольный сезон в Европе. Мяч в игре. Но что это за игра? И где она идёт? На футбольном поле? Вокруг него? Или по всему миру? И кто в неё играет? И по каким правилам?

Английская премьер-лига теперь стала самой богатой и популярной в мире. Её турнир превратился в глобальное телешоу. Болельщики самых её престижных клубов живут уже не вокруг их стадионов, как в былые времена, а в самых разных концах света. Одни по этому поводу приходят в телячий восторг, другие в мизантропическое уныние. Но не будем плакать или смеяться, а попробуем, как советовал философ, понять, что на самом деле происходит. Почему в футбол хлынули такие деньжищи и что это значит?

Позволю себе вспомнить, что я сам писал в августе 2003 года, когда было объявлено, что лондонский клуб «Челси» приобрёл Роман Абрамович: «На периферии масса «лишних» денег и голодных на престиж олигархов. Полуфилантропический, полуигорный, полуотмывочный футбольный полубизнес — прекрасная ниша для этих денег и их владельцев. Особенно если глобальная охота за грязными и серыми деньгами усилится, признаки чего имеются».

В эту сторону дело и пошло. И даже гораздо дальше. Вслед за Абрамовичем серией рейдерских наездов купил «Манчестер Юнайтед» американский финансист-инвестор Глейзер с сыновьями. Настоящая война идёт теперь за контроль над лондонским «Арсеналом». В одном лагере американец Стэн Крэнке и Данни Фишман, в другом — некий «Ред энд Уайт Холдингс», находящийся в совместном владении Алишера Усманова и Фархада Мошира. Оба лагеря хотят получить 30%, после чего могут начать борьбу за полный контроль, как это было с Глейзером.

Ещё более красочна история перекупки клуба «Манчестер Сити». Сперва его приобрёл бывший премьер-министр Таиланда Таксин Чинават. Обвинённый в коррупции и бежавший из Таиланда Таксин продал клуб, и его купил шейх Мансур бин Зайед аль-Найан — богаче Гарун-аль-Рашида и даже, бери выше, самого Абрамовича. Его прямая цель — опустить «Челси».

Вообще первым ближневосточным наезжалой на премьер-лигу был Мохаммед аль-Файед, владелец самого дорогого и популярного у новых русских лондонского универмага «Харродс» и отец Доди, погибшего вместе со злополучной принцессой Дианой плейбоя и бойфренда принцессы. Ему принадлежит клуб «Фулхэм».

Клуб «Портсмут» собирается приобрести ещё один шейх, Сулейман аль-Фахим, причём — вы будете очень смеяться — у израильтянина Саши Гайдамака. Тому, как говорят злые языки, клуб купил папа, украинско-израильский олигарх с французским паспортом. Почему-то у Саши дело не пошло. Но с Сулейманом тоже не всё в порядке. У него как будто и нет денег на покупку клуба. Его проверяют. По правилам всякий, кто владеет 10% клуба, должен публично назвать себя, а кто 30% — пройти проверку на «годность и достойность» (Fit and Proper Person Test).

В арабские руки может уйти и «Ливерпуль» Владеющие им сейчас партнёры Джиллет и Хикс приобрели клуб с помощью колоссального займа (как, впрочем, и Глейзеры «Манчестер Юнайтед»), но не поладили друг с другом, а теперь, чтобы разойтись, ищут покупателя.

Поначалу казалось, что владельцы шальных миллиардов расхватают самые престижные в мире клубы и тем дело кончится. Один комментатор сразу после рейда Абрамовича даже сказал: русских олигархов на все 92 клуба лиги не хватит. Но, во-первых, на футбол нацелились не только русские олигархи, а во-вторых, мотивов для упаковки денег в футбольные клубы оказалось много больше, чем простые соображения филантропии или престижа, а денег, плохо ассимилированных в системе, оказалось намного больше, чем кто-либо предполагал ещё лет десять назад. Да и давление на офшоры оказалось не таким стерильным, как предсказывали циники.

Толпа футбольных магнатов становилась всё пестрее. Мировой металлургический магнат Лакшми Миттал (с партнёрами) купил старый лондонский клуб «Куинс Парк Рэйнджерс», вылетевший из премьер-лиги лет десять назад. Гонконгский бизнесмен Карсон Юнг (Yeung) хочет захватить клуб «Бирмингем». А ещё более интересный вариант возник только что, когда ближневосточные шейхи купили вполне второстепенный (хотя и старейший) клуб «Ноттингем Каунти», играющий сейчас во втором дивизионе. Туда на тренерскую работу приглашён Свен Эрикссон, один из самых авторитетных тренеров Европы, одно время руководивший сборной Англии. Так что претендентов на клубы хватает. Хватит ли на них клубов?

Футбольные капиталисты прежде всего используют деньги на покупку дорогих звёзд международного класса. Все с умным видом приговаривают, что одной скупкой таланта стабильный успешный клуб не создашь, но все на самом деле знают, что без этого клубы тоже ни на какие престижные достижения не будут отныне способны. Хотя бы просто потому, что долгий и всё более насыщенный сезон требует длинной скамейки запасных, и не только для замещения травмированных игроков, но и для стратегически осмысленной ротации состава на поле. Комментаторы теперь всё чаще напоминают, что амбициозный клуб должен иметь «глубину».

Но закачка немереных денег в футбол создаёт условия и для существования футбольных предприятий несколько иного типа. Инвесторы, имеющие уже опыт финансирования спортивного бизнеса, уверяют, что, используя экспертизу и сравнительно (по нынешним временам) небольшие деньги, хотят просто построить прибыльное предприятие. Этими соображениями на самом высшем уровне легитимизировал свой захват «МЮ» уже Малкольм Глейзер. Теперь в этом русле работают многие, ориентированные, в отличие от «МЮ», на более скоромные цели. Похоже, что по этому пути пошёл американец Рэнди Лернер, вложивший деньги в бирмингемский клуб «Астон Вилла». Цель этого клуба (когда-то бывшего чемпионом Англии и Европы) — попасть в европейский турнир. А недавно председателем и исполнительным директором клуба «Дерби» (важный клуб в прошлом, сейчас на один уровень ниже премьер-лиги) стали два американца: Энди Эпплби и Том Глик, которые хотят построить прибыльный бизнес, формируя команду снизу на базе сравнительно скромных инвестиций; их цель — вернуться в премьер-лигу. В этом сегменте футбольного бизнеса пока лидируют американцы, но можно ожидать, что по их пути пойдут многие местные бизнесмены, раньше выступавшие в роли чистых спонсоров и председателей клубов.

Интересно, что коммерциализация футбола продолжается, несмотря на то что большинство клубов так и не становятся прибыльными. По многим причинам. Во-первых, футбол как-никак игра, что повышает риск. Во-вторых, охота за виртуозами оказывается для клубов крайне разорительной. В-третьих, стадионы не резиновые и цены на билеты, хотя пока и продолжают расти, имеют предел роста. Наконец, телевидение благоприятно для монополизации популярности, и большинство клубов остаётся без глобального фана.

Но удобство футбольного клуба как предприятия в том, что он позволяет долгое существование без доходности, поскольку комбинирует денежный капитал с социальным капиталом и в силу этого легко абсорбирует кредиты и позволяет чуть ли не вечно жить в долг. 

А это именно та комбинация, которая нужна финансовому капиталу, располагающему большими средствами, которые не находят себе быстрого и самоочевидного применения. Их надо укрыть от налогов, и лучший способ для этого — экспериментальные вложения, как будто бы убыточные, но на самом деле нет, если учесть экономию на налогах.

Футбольный бизнес также легко комбинируется с множеством других видов коммерческой активности, включаясь в диверсифицированные конгломераты разной степени интегрированности.

Не случайно нынешние главные инвесторы в футбол — это либо коллекторы колоссальной сверхприбыли типа нефтяных шейхов, либо полуприватизированные естественные монополии, либо финансовые группы, пока приобретающие контроль над клубами кредитами через авторитетных манипуляторов вроде Глейзера.

Эти агентуры капитала ищут удобные для всего этого ниши в экономике. Они находят их не только в футболе, но футбол, пожалуй, нагляднее всего (даже больше, чем другие виды спорта) демонстрирует этот модус предпринимательства.

А если так, то футбол оказывается одним из структурных стержней экономики постмодерна. Как когда-то было, скажем, сельское хозяйство.

Много ли было занято народу в американском сельском хозяйстве? Полвека назад уже не больше 10%. А в агробизнесе, державшемся на нём, как на скелете? Все 50%. 

Эта аналогия поясняет нам перспективы футбола как сферы инвестиций. Вы говорите — коммерциализация футбола? Скорее футболизация коммерции. Экономика постмодерна перемещается с хлеба на зрелища. 

Приложение: коммерциализация футбола
Проникновение коммерческой компоненты в футбол началось давно. Инициаторами здесь были сами футболисты. Они вербовались из рабочей среды, и для них это был просто рядовой заработок. 

Но к концу XIX века в футбол стал проникать капитал. Футбольная ассоциация (ФА) этого не хотела — или, во всяком случае, хотела, чтобы футбол как бизнес оставался кооперативным предприятием, то есть чтобы деньги, заработанные клубами, распределялись не слишком уж неравномерно, если не совсем поровну.

В 1892 году было принято правило 34 устава ФА, гласившее, что у директоров клубов не должно быть зарплаты и что только 5% дивидендов должно распределяться между акционерами, всё остальное — в общак.

Но вся дальнейшая история ФА — это история избавления от этого правила. В 1981 году долю распределяемых дивидендов подняли с 5 до 15% и директорам, если они были заняты полный рабочий день, стали платить зарплаты, но даже это ограничение было нейтрализовано с помощью холдингов. 

Потом правило 34 было вообще отменено как всё равно уже не нужное. В 1983 году перестали делить поровну выручку с билетов. А потом совершенно новые перспективы открыло телевидение, и в 1991 году большие клубы оторвались от лиги, провозгласив бюджетную независимость первого дивизиона, который с тех пор стал называться «Премьершип» (Premiership).

Поначалу клубы стали акционироваться, но увлечение флотацией на бирже быстро прошло, и бизнес решил, что футбольным клубам лучше находиться в единоличной собственности. Глейзер во время своей кампании по захвату «Манчестер Юнайтед» открыто говорил об этом, объясняя свои намерения.

А критики нынешнего клуба «Арсенал» напоминают, что клуб, всё ещё поделённый между несколькими крупными акционерами, остался, как они выражаются, «в
каменном веке». Акционирование требует краткосрочного распределения прибыли, а футбольное предприятие долгосрочно.


..."(полный текст)


P.S... (НЕЗАКОНЧЕНО!)

"...Избранники большинства так же, как и их избиратели, хотят чувствовать себя участниками мощного и уверенного в себе корпуса триумфаторов; как любой нарциссист(ка), глядясь в зеркало, ждёт, что оно подтвердит ему(ей), как он(она) неотразимо красив(а). Избранники тоже хотят злорадного унижения меньшинств. Даже, может быть, больше, чем избиратели, потому что избираемые очень часто, идя на выборы, вступают в очень личное соперничество со своими близнецами и вчерашними собутыльниками, ища доказательств тому, что они умнее и талантливее"...

"...
http://www.chaskor.ru/
Александр Кустарёв      понедельник, 21 декабря 2009 года, 10.04

Российская полудвухпартийность
Заколдованный круг демократии

Партия большинства
Будущее Дальнего Востока
Призрак всемирного правительства
Новая конфигурация глобального миропорядка

Представительная демократия сейчас переживает глубокий кризис повсюду. У России есть шанс впервые со времён 1917 года внести серьёзный творческий вклад во всемирную политическую историю. Но есть ли у российского общества достаточные для этого интеллектуальные и психические ресурсы? Будет жаль, если Россия этот шанс упустит, как упустила его в прошлый раз.

В прошлый раз мы показали, что необязательно подозревать фальсификацию выборов, чтобы объяснить, на первый взгляд, необъяснимое доминирование одной партии в российском партийно-политическом спектре.


"Современный электорат делится не только между двумя партиями власти, но и на лояльный власти (истеблишменту) и протестный. Если истеблишмент состоит не из двух партий, а из одной, то у потенциального сторонника второй (отсутствующей) партии три варианта поведения: поддержать одну из протестных партий, или не пойти на выборы, или отдать голос единственной избираемой партии."

Читать дальше

Однако это само по себе никак не значит, что фальсификации не было. Будем добросовестны. Если уж мы сочли возможным высказать чисто спекулятивные сомнения в конспираторной интерпретации, то выскажем такие же спекулятивные соображения в её пользу.

Повторим ещё раз: хотя есть различия между результатами опросов и выборов, первые всё-таки тоже подтверждают, что «Единая РОССИЯ никак не могла бы оказаться в Государственной думе и в местных думах (как на недавних выборах) в меньшинстве. Из этого как будто бы естественно заключить, что фальсификация бессмысленна. Но мы ведь, как и в нашей первой заметке, не доказываем или опровергаем самый факт фальсификации. В прошлый раз мы только объясняли, что подавляющее большинство одной партии возможно и без фальсификации. Теперь мы попробуем представить себе, в чём может быть рациональный смысл фальсификации вопреки её кажущейся ненужности.

Обратим теперь внимание на другой параметр выборов, вызывающий у конспирологов не меньшие, если не большие, подозрения, чем гротескное большинство победителя. Это — явка на выборы. Избиратель сейчас в зрелых демократиях весьма пассивен, особенно на местных выборах. Но в России явка ещё ниже, чем в западных обществах, и заметно ниже за исключением разве что Британии и Штатов, хотя и там она всё-таки повыше.

А изобретательно вычисляемая критиками реальная явка ещё ниже. Низкая явка избирателей ставит под сомнение легитимность всей процедуры. И в этих обстоятельствах возникает первоначальная рациональная надобность в фальсификации выборов. По понятным причинам приходится фальсифицировать явку.

А если уж так, то кому ещё кроме заведомо самой сильной партии отдавать фальшивые голоса? Не будут же фальсификаторы распределять фальшивые бюллетени, скажем, в соответствии с прогностическим распределением голосов. Это всё же несколько рискованно, по крайней мере в некоторых округах. Далее: для такого распределения нужно иметь надёжные предварительные опросы во всех избирательных округах. Не говоря уже о том, что такое распределение само по себе требовало бы контроля, неизбежно сопровождалось бы перебранками и тут же стало бы достоянием прессы. Так что уже просто во избежание дополнительных умственных усилий и лишних хлопот все фальшивые бюллетени отдаются легко предсказуемому победителю.

Но низкая явка опасна не только тем, что ставит под сомнение легитимность выборов, она позволяет подозревать, что общество ещё не готово к демократии и, таким образом, провоцирует сомнение в надобности демократии для этого общества. А отсюда рукой подать до староконсервативных, фашистских и леворадикальных разоблачений дисфункциональности парламентаризма (республиканство), политического либерализма (многопартийность) и демократии (всеобщее избирательное право). В российском общественном мнении антидемократические настроения всех этих оттенков и без того сейчас уже (или ещё?) очень сильны. Мало кто сейчас выступает в защиту демократии. Упрекать власть в том, что она не демократия, или стерилизованная, или ложная, или «неправильная» демократия, охотников много, но это нетрудно. Гораздо труднее сейчас найти аргументы в пользу демократии. Во всяком случае аргументы, убедительные для самого демоса.

Все эти соображения позволяют даже отнестись с некоторым позитивным пониманием к фальсификаторам. В конце концов похоже на то, что сам электорат провоцирует фальсификацию своей пассивностью. Не только потому, что оставляет пустыми избирательные урны и даёт возможность заполнять их произвольными добавками. Но и потому, что вынуждает власти к этим добавкам. Ведь если все выборы из-за недостаточной явки каждый раз объявлять несостоявшимися, то что же такое будет? Здравый смысл подсказывает, что тут необходим какой-то паллиатив, и вот вам фальсификация явки. Главное, дескать, сохранить демократическую и либеральную республику по форме, а там глядишь она наполнится и реальным содержанием.


"Вопрос о демократизации в наших вопиюще постдемократических условиях — это вопрос о создании условий для захвата механизмов власти новыми группировками, а вовсе не о том, чтобы вовлечь широкие массы народа в процесс принятия политических решений. Хрестоматийная демократия — это политический механизм, созданный именно индустриальным обществом и действующий оптимально при наличии социальных, партийно-классовых условий, характерных для индустриального общества. Но точно можно сказать: в таком обществе мы не живём."
Читать дальше

Если прижатые к стенке фальсификаторы (кто бы они ни были) предложат в свою защиту такой аргумент, не надо отвергать его с ходу как полный вздор и лицемерие. Такая эволюция не безусловно невозможна. Современные зрелые либерально-демократические республики возникли не сразу, а по ходу долгого и постепенного расширения избирательного права. Более поздние имитаторы этих образцов, начинающие сразу со всеобщего избирательного права, ставят себя в затруднительное положение, и как они будут из него выходить, покажет их дальнейшая политическая история.

Но, разумеется, отсылку к этой исторической аналогии тоже нельзя считать таким уж решающим аргументом. Успешная аранжировка демократии вполне может и оказаться блокирована силами, заинтересованными в сохранении той диспозиции, которая поначалу складывалась в большой мере сама собой. Спрашивается, кто эти силы и как именно можно добиться консервирования такой полудвухпартийной системы?

В этой консервации заинтересована, конечно, высшая администрация и стоящая за ней вся огромная многоэтажная корпорация государственных служащих. С партией партократией — двухпартийной или однопартийной (полудвухпартийной) — их связывает многое. И система политического патронажа государственных должностей особенно живучая, когда она фактически совмещается с лоббизмом, то есть действует в обе стороны. И полное идеологическое взаимопонимание на основе фундаментального центризма. И заинтересованность всей чиновной корпорации в несменяемости власти, что в глазах чиновника и есть порядок.

Некоторые методы консервации полудвухпартийности, конечно, у всех на виду, и манипуляторы (кто бы они ни были) знают, что делают не хуже, чем придирчивые наблюдатели. Например, ужесточение условий участия в выборах для партий меньшинств и враждебная пропаганда в их адрес с использованием зависимых СМИ. Таким абсолютно легальным методом можно ослабить периферию и свести на нет возможность консолидации второй партии власти вокруг какого-то периферийного ядра.

Но если можно обойтись этим, то опять-таки возникает упрямый вопрос: зачем тогда фальсифицировать явку и завышать и без того гарантированное большинство?

Раньше мы исходили из того, что цель фальсификации, завышение явки, — вынужденная цель. А завышение большинства доминирующей партии только вторичное и не обязательно такое уж желательное явление.

Теперь покажем, почему завышение большинства может оказаться положительным фактором для тех, кто хочет сохранить статус-кво. Поначалу вынужденные завышать явку, они становятся заинтересованы в низкой явке, поскольку это упрощает завышение именно большинства доминирующей партии. Остаётся только показать, что само это завышение большинства имеет рациональный смысл.

Это завышение рационально для самого истеблишмента, во-первых, в силу того же синдрома, что и для голосующего обывателя. Избранники большинства так же, как и их избиратели, хотят чувствовать себя участниками мощного и уверенного в себе корпуса триумфаторов; как любой нарциссист(ка), глядясь в зеркало, ждёт, что оно подтвердит ему(ей), как он(она) неотразимо красив(а). Избранники тоже хотят злорадного унижения меньшинств. Даже, может быть, больше, чем избиратели, потому что избираемые очень часто, идя на выборы, вступают в очень личное соперничество со своими близнецами и вчерашними собутыльниками, ища доказательств тому, что они умнее и талантливее.

В более техническом аспекте есть основания полагать, что чем внушительнее большинство, тем слабее эмоциональная потребность потенциальных антагонистов большинства поддерживать партии меньшинства и (или) идти на выборы.

Круг, таким образом, замыкается. Низкая явка допускает и провоцирует фальсификацию, фальсификация завышает большинство триумфаторов, завышение большинства подавляет явку, низкая явка… и так далее.

Итак, есть силы, заинтересованные в исторически возникшей системе полудвухпартийности. Есть не очень сложная технология её консервации. Но возникает вопрос: стоит ли её сохранять?

Изобретательный политолог с развитым воображением может найти неожиданные аргументы в её пользу. Но всё же перспектива консервации такой системы мало вдохновляет. Однопартийная монополия в условиях формальной многопартийности не есть естественное изначальное состояние молодой представительной демократии. На Западе она есть состояние перезрелой и склеротической представительной демократии. Российская политическая система сама собой или не без помощи заинтересованных манипуляторов (кто бы они ни были) попала в такое состояние слишком рано, соединив, таким образом, атрибуты инфантильности и сенильности.

Как она может выйти из этого состояния? Или через раскол партократии. Но эта возможность требует широкой внутрипартийной фракционной свободы и может реализоваться только в случае, если отыщется серьёзный повод для раскола. Другая возможность — творческая политическая активность масс с тем, чтобы оставить стерильную полудвухпартийную систему вообще вне политической игры. Это означает иную институционализацию демократии. Представительная демократия сейчас переживает глубокий кризис повсюду. У России есть шанс впервые со времён 1917 года внести серьёзный творческий вклад во всемирную политическую историю. Но есть ли у российского общества достаточные для этого интеллектуальные и психические ресурсы? Будет жаль, если Россия этот шанс упустит, как упустила его в прошлый раз.

..."(полный текст)


P.S... (НЕЗАКОНЧЕНО!)

"...Ниже я попытаюсь привести несколько доводов о том, почему указанное мнение является неверным, а атеисты не должны рассматриваться как своего рода верующие"...

"...
http://www.chaskor.ru/



Пётр Куслий   четверг, 13 августа 2009 года, 09.45
«Бритва Оккама» для феи


Является ли атеизм религией?

 Атеизм в Wikipedia

Сегодня довольно распространено мнение о том, что атеизм — это своего рода религия наряду с другими религиями и поэтому к атеистам следует относиться как к последователям определённого вероисповедания. 

Пропагандисты религиозной веры зачастую отстаивают данную позицию, ибо стремятся с помощью неё обосновать  равноправие   светского и религиозного дискурса в общественной жизни. 

Другие придерживаются этой же позиции и без всякого умысла, а просто потому, что так действительно на первый взгляд может показаться.

Ниже я попытаюсь привести несколько доводов о том, почему указанное мнение является неверным, а атеисты не должны рассматриваться как своего рода верующие. 

Соблазн агностицизма 

Преподавание основ философии в университете и их обсуждение со студентами даёт возможность получить представление о тех позициях, которые современные молодые люди занимают по упомянутым проблемам стихийно, то есть до того, как приступают к анализу доводов за и против. 

В случае с вопросом о существовании Бога лично мне ни разу не встречались люди, готовые начинать рассуждение с откровенно религиозной или, наоборот, атеистической позиции.

Агностики же всегда готовы высказаться первыми. Формулируемый ими аргумент выглядит примерно так: утверждение о том, что бога нет, так же бездоказательно, как и утверждение о том, что он есть. И то и другое может быть лишь предметом веры.

Мы же, как рационально мыслящие люди, не можем поддержать ни атеистов, ни верующих в этой их безосновательной убеждённости.

Поэтому относительно вопроса о существовании бога выбираем агностицистскую позицию: мы не знаем, есть ли такое существо, как бог, или нет, и отказываемся говорить о его существовании или несуществовании точно так же, как и о каких-либо других его свойствах. 


"Со времён Аристотеля и по сей день доказательством считается установление отношения необходимого логического следования между тезисом и основаниями. Чтобы доказать некоторое суждение, надо вывести его из других суждений, истинность которых принимается всеми участниками дискуссии (или является самоочевидной). При этом замечу, что логическое следование — это чётко определяемое и объективное отношение, никак не связанное с нашими психологическими переживаниями." 
Читать дальше

Если современных российских студентов можно рассматривать как хоть сколько-то показательную выборку нашего общества, то, пожалуй, можно сказать две вещи:

• во-первых, то, что агностицизм рационально мыслящему человеку часто представляется интуитивно более привлекательной позицией, 
• а во-вторых, что эта «естественность» агностицизма оказывается одной из главных причин, почему рассмотрение религиозности и атеизма как равнозначных в интеллектуальном плане позиций также является интуитивно привлекательным. 

Подобное рассуждение агностика представляется последовательным и верным, если существование рассматривать как одно из свойств бога. 

Атеист тогда действительно оказывается человеком, рассуждающим о том, что присуще или не присуще богу.

И это делает его позицию внутренне противоречивой: в глазах агностика атеист превращается в человека, который, отрицая наличие у бога определённого свойства, тем самым допускает самого бога как инстанцию, не обладающую этим свойством. 

Иными словами, получается, что, отказывая богу в существовании, атеист начинает говорить о нем и тем самым как бы одновременно наделяет его этим самым существованием. 

Однако на самом деле атеисту вовсе не обязательно считать существование свойством.

Когда я отрицаю существование бога, может сказать атеист, я не говорю, что есть некая сущность, которая не обладает таким-то свойством.

 Наоборот, я считаю ложным само предложение «Есть сущность, такая, что она является богом». И здесь нет никакого допущения или обсуждения этой сущности. 

Проиллюстрировать сказанное атеист сможет на следующем примере. Чтобы описать свою комнату, я могу перечислить находящиеся в ней предметы: стол, диван, ковёр, шкаф и т.д. К этому описанию можно добавить ещё одно утверждения: «А также здесь находится невидимая фея». Доказать, что её там нет, совершенно невозможно. Но дело вот в чём. Если описание комнаты без упоминания феи оказывается столь же удовлетворительным, как и её описание с упоминанием феи, то, согласно правилу «бритвы Оккама», из двух равноправных объяснений более рационально выбрать то, которое является более простым и содержит меньше сущностей. В нашем случае это описание комнаты без упоминания невидимой феи.

Таким образом, может сказать атеист, моё отрицание существования бога подобно отрицанию существования в комнате невидимой феи, ибо является следствием предпочтения более простого и удовлетворительного описания мира. 

Отказ от рассмотрения существования как свойства не только оказывается более рациональным, ибо позволяет нам непротиворечиво отрицать существование чего-либо, но также, в случае с вопросом о существовании бога, похоже, опровергает и исходную установку агностика, который в таком случае не может противопоставить себя в равной мере верующему и атеисту. 

Скорее наоборот, по отношению к атеисту агностик и верующий оказываются в одном лагере (оба принимают существование бога, но агностик при этом отказывается говорить о присущих ему свойствах).

В итоге получается, что если приведённое выше рассуждение верно, то атеизм является позицией, контрадикторно противопоставленной религиозной вере в целом и, следовательно, любому вероисповеданию в частности.

Рассматривать же атеизм как религию означает совершать ошибку, которая в логике называется категориальной ошибкой.

Как сказала однажды моя подруга-атеистка, утверждение, что атеизм — это такая религия, равнозначно утверждению, что здоровье — это такой вид болезни. 

Аргумент социологизма 

Существует ещё один, уже более абстрактный аргумент, при помощи которого сегодня также пытаются поставить в один ряд атеизм и религиозную веру. Я условно назову его аргументом социологизма. Формулируется этот аргумент примерно следующим образом: атеизм и религиозные вероисповедания вместе являются видами мировоззрения. И атеистическое, и религиозное мировоззрение присущи людям и создаются ими. Поэтому, как социальные конструкты, атеизм и религиозные вероисповедания имеют общую природу и являются вполне сопоставимыми. Мы, например, можем сравнивать их как два однотипных института на предмет их общественной полезности и т.д.


"Сегодня многие популяризаторы религиозной веры всё чаще используют нелояльные приёмы аргументации, чтобы придать своим ложным или необоснованным убеждениям видимость доказательности."
Читать дальше

Сразу отмечу, что данный аргумент по своей сути не является ни религиозным, ни даже атеистическим. Его, скорее, можно назвать нигилистским, ведь ни один последовательный атеист и тем более верующий человек его не займёт. И в этом отношении порой довольно удивительно наблюдать, как защитники церкви и религиозной веры используют его для укрепления своих позиций против атеизма. Дело в том, что опора на этот аргумент приводит их к двойным стандартам или же противоречию. Ведь если все мировоззрения равны (как социальные конструкты), то чем тогда хуже насчитывающий многотысячных сторонников джедаизм или Церковь Летающего Макаронного Монстра вместе с другими пародийными религиями?

Однако аргумент социологизма на поверку оказывается несостоятельным, поскольку представляет собой разновидность релятивистского аргумента. Утверждение о том, что всякое мировоззрение — это социальный конструкт, задаёт определённую картину мира и общества (конкретно — картину людей, живущих в мире и создающих себе социальные конструкты). Но если исходная посылка этого аргумента верна, то и задаваемая им самим картина мира (ведь сам он формулируется универсалистски) также должна рассматриваться как социальный конструкт наравне с другими конструктами. В результате мы приходим к бесконечному регрессу.

Порочность релятивистских аргументов была известна ещё во времена Античности, однако, несмотря на это, многие пропагандисты продолжают активно ими пользоваться.

Заключение 

Всё сказанное не означает, что у людей, являющихся верующими, и у людей, являющихся атеистами, не может быть общих свойств. Так, и те и другие, например, могут быть гражданами, обладать равными гражданскими правами и т.п. Но в этих случаях их мировоззрение оказывается нерелевантным. В тех же случаях, когда мировоззрение значимо, достаточных оснований рассматривать их дискуссии как межрелигиозные или межконфессиональные (со всеми вытекающими из этого следствиями), похоже, нет.

..."(полный текст)



P.S... (НЕЗАКОНЧЕНО!)