3 июня в Париже умер академик РАН Владимир Арнольд. По странному сближению, в этот день, еще не зная об утрате, мы беседовали с академиком Виктором Масловым, другим нашим выдающимся математиком, о влиянии прорывов в фундаментальной науке на самые разные практические области. И он в качестве блистательного примера привел арнольдову теорию катастроф.
Самый известный математик…, самый упоминаемый в научной литературе ученый России…, великий…, -- читаю в Интернете в связи с завершением этой человеческой жизни. Все так. Но у него была еще одна ипостась. Он был легендой отечественной и мировой математики.
С этой легендой я впервые встретился еще в университские годы. По факультетам МГУ бродил тогда апокриф о гениальном студенте мехмата, доказавшем теорему, которую до него никто не смог доказать в течение нескольких столетий. Его ждали лавры победителя. Но он сам от них отказался, обнаружив, что решение еще в начале ХХ века нашел какой-то киевский профессор. В действительности (о чем рассказал сам этот студент уже в ранге академика в своей книге «Истории давние и недавние») дело было так:
«Моя первая (совместная с А.А. Кирилловым) математическая работа никогда не была опубликована, хотя мы (студенты-младшекурсники) и переписали ее (по приказу поставившего нам задачу профессора Е.Б. Дынкина) семь раз. Дело в том, что, переписав седьмую версию, я совершенно случайно открыл в своей библиотеке древний французский книжный томик учебника Коши и наткнулся на практически ту же самую теорему, которую я только что доказал».
Легенды — легендами, но рядом с этим апокрифом — реальный факт (по времени они почти совпадают): в 24 года Владимир Арнольд выполнил работу, за которую три года спустя получил Ленинскую премию. Вместе со своим учителем в науке академиком Андреем Колмогоровым. А ещё раньше, двадцатилетним, он решил 13-ю проблему Гильберта, более чем через полвека после того, как на Парижском математическом конгрессе 1900 года она была поставлена в докладе Давида Гильберта в ряду других проблем, во многом определивших развитие математики в ХХ веке.
Откуда он такой? Гены родителей? Школа? Да, и гены родителей: математики в нескольких поколениях. И школа…
Совсем недавно на экранах ТВ до хрипоты спорили о сериале «Школа». А чего спорить? Для кого-то школа такой и была. Это правда. Но у других была другая школа. И это тоже правда. У Арнольда, например:
«Школа, в которой я учился, была обычной, но очень хорошей. Ее окончили С.С. Аверинцев, В.П. Маслов и Ю.А. Рыжов. Однажды на выборах в РАН кандидатами были трое моих одноклассиников, сейчас двое из них — члены РАН. Даже учителя биологии, истории, географии, литературы подходили к своим предметам почти как к точным наукам, временно попавшим в трудное положение. Помню, что на «трудные» вопросы наивных школьников мудрые учителя отвечали: «А об этом вы спросите своих родителей — они сумеют лучше меня объяснить, почему надо считать, что 3 < 2».
Родители кое-как объясняли, но я с ранних лет усвоил, что о некоторых вещах нельзя ни с кем говорить, например, не следует называть имена и отчества наших гостей и адреса в тех городах, удаленных от Москвы немного больше, чем на 100 км, куда я отсылал продуктовые посылки (то в Александров, то в Малоярославец, а то и в Киргизию или Сибирь). Среди гостей, впрочем, бывали то К.И. и Л.К. Чуковские, то И.Е. Тамм или М.А. Леонтович, да и А.Д. Сахаров был учеником моего отца и другом тетки».
Первые школьные неприятности были связаны у него с…. таблицей умножения. Учительница в первом классе опасалась, что второй класс он не осилит — никак не может выучить таблицу умножения наизусть, а просто складывает цифры в уме. Впрочем, его бабушка Вера Степановна в один вечер разрешила проблему, переведя ее в карточную игру типа «пьяницы», где на одной стороне карты был вопрос («семью восемь», например, на другой — ответ («пятьдесят шесть»).Ну а потом…
Избрание членом авторитетнейших мозговых центров планеты: Национальной академии наук США, Французской академии наук, Лондонского королевского общества, АН СССР (потом – РАН). К стыду нашему (нет пророков в своём отечестве!) на родине академиком он стал, когда число избравших его в свои ряды академий мира уже приближалось ко второму десятку… Присуждение самых престижных национальных и международных премий… Ну и, как водится, малая планета Владарнольд в подарок от Международного астрономического союза. Впрочем, не только на небесных картах, но и на «карте» самой математической науки это имя оставило яркий след: теорема Колмогорова – Арнольда – Мозера, проблема Гильберта – Арнольда, диффузия Арнольда, языки Арнольда, течение АВС (Arnold – Beltrami – Childress)...
Неповторимый почерк в науке. Неотделимый, впрочем, от почерка в жизни, от того, какой личности он принадлежал. «Известия» написали: «Моцарт в науке». Красиво. И действительно схватывает ту сверкающую гениальность, которая есть и в маленькой трагедии Пушкина, и в музыке Моцарта, и, бесспорно, в личности Владимира Арнольда. Но я бы всё-таки акцент поставил на другой черте. На его предельной внутренней независимости.
Он был абсолютно свободен от рабского служения каким бы то ни было авторитетам, стереотипам и догматам. Обладал отчаянной смелостью человека, владеющего истиной и по сему смеющего «свое суждение иметь». Даже когда одно резко расходилось и с официальными предписаниями, и с диктатом «общественного мнения». Как он издевался над авторитетной редколлегией «Успехов математических наук», отвергнувшей в 2004 году спорную статью на том основании, что она «выражает мнение автора»! Статью, кстати, тут же опубликовали гинзбурговские «Успехи физических наук». Последняя его публикация в «Новой газете» вышла под заголовком: «Не плодите трусов!»
По всему по этому Арнольд был крайне неудобен носителям догматов как левого, так и правого толка.
Когда Папа Римский удостоил его личной беседы (дело было в 1998 году), они не о толерантной связи религии и науки в ХХ веке говорили, исходя из общепринятых дипломатических условностей. Арнольд сразу спросил: когда католическая церковь посмертно реабилитирует Джордано Бруно, сожженного по приговору суда святой инквизиции на римской Площади Цветов 27 февраля 1600 года? Пантифик, по сути, ушел от ответа, сказав, что Бруно невозможно амнистировать, пока наука не доказала его еретическую гипотезу о множественности обитаемых миров: «Вот найдите инопланетян, тогда можно будет обсудить!»
Имя другого Бруно Арнольд поминал в контексте, куда более близком к нашим сегодняшним «кострам». Читая в 2000 году лекцию для учителей «Нужная ли в школе математика», он вспомнил, как знаменитый итальянский физик Бруно Понтекорво, долгие годы живший в России, ставший у нас академиком АН СССР, заблудился однажды в окрестностях Дубны. К дому его вывез на тракторе тракторист, по пути вежливо поинтересовавшийся, чем он занимается. Понтекорво ответил: «Нейтринной физикой» (он был одним из ее создателей). Тракторист его «поправил»: «Вы хорошо говорите по-русски, но физика все же не нейтринная, а нейтронная».
Позже Понтекорво, вспоминая этот случай, говорил: «Надеюсь, я доживу до времени, когда никто не будет путать нейтрино и нейтроны». Арнольд прокомментировал это в том духе, что сегодня люди не только ничего не знают, ни о нейтрино, ни о нейтронах, но и вообще скоро никто в мире не будет знать, чем отличается треугольник от трапеции». Это слова не скепсиса. Это слова боли.
Наши реформаторы образования и науки от гильдии чиновничества оказывались куда менее находчивыми, чем Папа Римский, и просто раздраженно молчали, когда Арнольд говорил, что он думает об их «реформотворческих» экзерсисах — крыть было нечем. Вот некоторые из опубликованных в «Новой» его ответов на мои вопросы.
«Пока ещё мы умеем делить в уме, нельзя делить имущество Академии… Стремление оплачивать только потребляемое везде приводит реформаторов к уничтожению посевов пшеницы как производящих и ненужную солому. Обсуждаемый проект реформы РАН именно таков: распродав накопленное, погубить будущее».
«Невостребованность науки в новой России я считаю преступлением перед грядущими поколениями. Мой оптимизм в том, что я верю: страна не допустит этого преступления».
«…Никакие вредные реформы не повлияют на образование так, как хотелось бы их авторам. Во всех школах России, вплоть до сельских глубинок, квалифицированные и добросовестные учителя долго ещё будут продолжать учить своих школьников, что дважды два четыре, несмотря ни на какие столичные инструкции, утверждающие, будто это пять».
Он сам был таким Учителем. Был отцом-вдохновителем знаменитого Московского центра непрерывного математического образования. Многое сделал для успехов этой «малой академии» в непростых нынешних условиях. В последнем интервью нашей газете на вопрос: «Верите, что — как там у Визбора? — «придут другие времена»?» ответил:
«Я безусловно верю, что «другие времена придут» и даже скоро. Центр продолжает делать много полезного и даже необходимого. Я был поражен весной 2007 года, увидев в окрестностях «Силиконовой долины» в Калифорнии, что тамошние математики развили в Калифорнии аналогичную деятельности центра в Москве образовательную систему. Они добились у американских школьников 10—15 лет такого же интереса к математике, который так восхищает меня и в Московском центре непрерывного математического образования, и в проводимых ежегодно в Дубне (на базе Объединенного института ядерных исследований) школах по современной математике для победителей математических олимпиад России (среди участников которых бывают школьники и из других бывших республик СССР)».
И последний штрих. Он говорил, что не считает себя математиком в чистом виде, что у него скорее гуманитарное мировосприятие и мышление. И это не было так распространенное в среде научной интеллигенции бравирование хорошим знакомством с искусством. Он действительно был энциклопедически, а главное — глубоко образован в области гуманитарного знания. И не случайно к своей «Экспериментальной математике» поставил эпиграф из Пастернака: «…Да, простота нужнее людям, /Но сложное понятней им».
При этом Арнольд любил задавать ключевые, но «простые», «детские» задачи. Детские, потому что задачи такие, по его мнению, лучше всего решают школьники, похуже — студенты и еще хуже — «взрослые», уже зараженные профессиональной ограниченностью.
Проблема соотношения «темного» и до детской ясности «просветленного» и в науке, и вообще в жизни, как видно, долговременно занимала его ум. Но — удивительно! — сталкиваясь с этой проблемой в своих, математических краях, ключ к ней он подыскивал именно в гуманитарных закромах:
«Будучи членом редакционных коллегий многих математических журналов разных стран, я вынужден читать много непонятных текстов, представляемых к публикации. Читая их, я невольно вспоминаю двадцать восьмую песню философа Григория Сковороды:
То поет и вся Вселенна,
В сем законе сотворенна,
Что нужность не трудна,
Что трудность не нужна,
И слова Пушкина (1816):
Писали слишком мудрено,
То есть и хладно, и темно,
Что очень стыдно и грешно.
Некоторые ошибки повторяют столь часто, что мне уже надоело всякий раз заново объяснять авторам, почему недопустим избранный ими способ выражения.
Как говорил Пушкин, «эти люди никогда не скажут «рано поутру», они пишут «едва первые лучи восходящего солнца озарили восточные края лазурного неба».
Вот уже восемь дней его нет на Земле. А в памяти у меня всё не гаснет одно остановленное – теперь уж навсегда – мгновение. Новое здание РАН, что рядом с площадью Гагарина. В большом зале, по инициативе Фонда Дмитрия Зимина «Династия» в поддержку науки, Владимир Игоревич Арнольд читает лекцию о самом-самом новом в математике московским школьникам уже нового, XXI века. Они хорошо понимают друг друга, лектор и аудитория. Сотни горящих молодых глаз (так непохожих на затуманенные пивом глаза других молодых, тусовки которых ежедневно вижу у вестибюля метро, когда вечером возвращаюсь с работы). И в ответ – его улыбка. Доброжелательная, открытая. «Здравствуй, племя младое, незнакомое…»
Что остается от человека? Книги, вобравшие поиски, сомнения, открытия блестящего, гениального ума? Да. Воспоминания родных, друзей, товарищей по работе? Да. «Имидж», как теперь говорят (вот бы он поиздевался над применением сего термина по отношению к нему лично!) самого цитируемого ученого? И это, конечно, да. Но всё это повторимо. И новые гении, и новые «самые цитируемые»… Легенды же — они единственны. Случаются раз в несколько столетий. А то и реже. Как погибший двадцатилетним Эварист Галуа во Франции. Как умудренный годами, но так и не успевший состариться душой Владимир Арнольд в России. Завтра -- девятый день памяти. Он выпадает на 73-й его день рождения. Ким Смирнов
11.06.2010
|
Сообщения
