"...человек, который работает в сфере слова, неважно он писатель или журналист, он не может уехать по определению. И я не вижу никаких причин уезжать для писателя, потому что у нас сейчас не советское время. Писателю уезжать за колбасой — странно! А в книгах я абсолютно свободна писать, что угодно. А что касается, конечно, тех людей, которые занимаются бизнесом, это вопрос страшный. Потому что, видите, в Лондоне, по-моему, уже 400 тысяч русских живет. Только в Лондоне. Реально это же не самые плохие русские. Это как раз те русские, которые могли бы быть украшением страны. В США еще больше"...

"...

Он-лайн конференции

Юлия Латынина

— Добрый день, уважаемые зрители и читатели «Новой газеты»! Сегодня гостем нашей редакции является наш собственный обозреватель Юлия Леонидовна Латынина. Я напомню, что по результатам голосования читателей блога, среди людей, которые вызывают наибольший интерес читателей, имеющих отношение к «Новой газете», Юлия Латынина заняла первое место и поэтому она сегодня здесь у нас в студии. Голоса за кадром — это я, Константин Полесков, и Надежда Прусенкова. Мы - редакция блога «Новой газеты». — Добрый день! — Всем добрый день еще раз. Две недели мы собирали вопросы читателей, их сейчас порядка двухсот. — Но все мы не осилим. — Да, все мы не успеем обозреть, поэтому Юлия Леонидовна сама будет выбирать вопросы, на которые она будет отвечать. — Нет, давайте вы выбирайте, не проблема. — Хорошо. Тогда мы будем представлять интересы читателей. Итак, начнем с общих вопросов. Много вопросов о демократии и свободе, мы их так назовем. Юзер, Акваланг и Амос спрашивают: Юлия, скажите в Венесуэле больше демократических свобод, чем в России? И вообще как обстоят дела со свободой в Южной Америке и в России? Вот сравнить, если можно. — В Венесуэле сама не была, поэтому сравнивать с Венесуэлой конкретно не могу. Могу сказать, что, конечно, Путин и Уго Чавес, на мой взгляд, принадлежат к абсолютно одинаковому типу товарищей. Уго Чавес гораздо успешнее. В частности, у него огромное влияние по всей Южной Америке, в отличие от Путина, у которого, скажем так, рейтинг на просторах СНГ не очень высок. А Чавес — это классический образец диктатора-популиста, который говорит народу — «я все раздам» и, действительно, все раздает. Народу становится значительно хуже, приходится раздавать все больше и больше. А с учетом того, что нижний уровень богатства в Венесуэле просто очень низок… То есть, если советский человек привык к тому, что у него есть какая-никакая квартира, хоть «хрущевка», хоть коммуналка, есть в этой квартире холодильник и телевизор, то для индейцев Дельта Ориноко лодочные моторы, которые раздавал им Чавес, или холодильники, которые раздавал Чавес — это были, действительно, события в их жизни. Там надо было достаточно мало денег, чтобы осчастливить людей и стать любимым Чавесом на все времена. А вот с учетом этого у Чавеса немножко другая кривая. Может быть, он стал любимым Чавесом на все времена, а потом кривая очень резко пошла вниз, когда случился нефтяной кризис, и деньги перестали раздавать. Вот тогда ему пришлось вводить новые волны национализации. Но, конечно, Чавес или, допустим, такой человек, как Эво Моралес (это президент Боливии, это гораздо более классический пример, чем Путин) – это демонстрации того, что когда в бедной стране к власти приходит правитель, который обещает все разделить, тут никакой диктатуры не нужно. Он сам по себе является любимым народом. — Ну, а что касается личной свободы граждан какие-то сравнения можно подвести? Индейцев и тех же россиян. — Ну, вы знаете, все-таки люди могут свободно уехать из страны — это самое главное. И это главная гражданская свобода, которая не отнята ни в России, ни в Венесуэле. И это, вообще, наверное, главное отличие вот таких новых квази-тоталитарных режимов от старых тоталитарных режимов. Потому что режимы типа Сталина или Гитлера претендовали на мировое господство. И они все свои «мозги» могли в Сибирь ссылать, но они их хранили у себя. А вот эти новые квази-тоталитарные режимы, как правило, большая их часть, имеет просто очень много нефти. Совершенно неважно, где это происходит: в Венесуэле, в Иране или в России. Просто большая их часть — это такой петро-тоталитаризм. Они понимают, что не могут претендовать на мировое господство, в лучшем случае они там что-то такое говорят по телевизору. Потому что собственно все, кроме нефти, они импортируют. Они импортируют мобильники, они импортируют программы, они импортируют телевизоры, они импортируют телекамеры, по которым они рассказывают о собственном национальном величии. Они замкнуты на Запад в отличие от прежних тоталитарных режимов, которые Запад пытались покорить. В этом смысле, знаете, очень смешно сравнить с антиутопиями типа «1984», которые были написаны в начале XX века. Вот Замятину, Хаксли, Оруэллу в начале XX века казалось, что мир будет поделен гигантскими тоталитарными державами, которые будут врать во всем и для которых министерство любви — будет заниматься пытками, а министерство правды — будет заниматься враньем. И самое удивительное, что их прогноз оправдался. Но очень смешным образом. Оказалось, что везде свободный мир, а вот эти маленькие тоталитарные режимы они усохли до размеров ящерицы, как динозавры усохли до размеров ящерицы, и они водятся где-то в экзотических уголках планеты, допустим, где много нефти. Но они водятся вполне себе успешно, некоторые, как Хамас или Южная Осетия - там вообще что-то удивительное творится. Некоторые, как тот же Иран или та же Россия - сравнительно свободные режимы, откуда можно уехать, где тебя не заставляют выступать по телевизору и каяться в том, что ты взорвал президента. Но все эти режимы они, конечно, исторически абсолютно обычные. Вопрос в том, что случится с их странами, до того, как кончится этот режим. — Есть у нас вопросы и личного плана, что касается и книг, что касается как раз ваших путешествий по Южной Америке. Не знаю, задавали ли вам и на других встречах такие вопросы. Как раз вопросы от молодежи — что делать; и от родителей молодежи — куда деваться молодым людям, которые получили здесь образование, но не знают, как приложить свои силы, свои навыки, свои умения здесь, в этой стране. Что им делать они не знают. Во что эволюционирует наше государство, которое их сейчас не устраивает, они не знают и обращаются к вам с вопросами. Вот ваш какой-то совет и прогноз. Совет можете дать? — Тут каждый должен решать для себя сам. В одной из книг Виктора Суворова в «Аквариуме», по-моему, есть замечательное рассуждение одного из главных героев, когда он объясняет разведчику почему, ему, российскому разведчику, нехорошо сбегать за рубеж. Ну, помимо таких очевидных вещей, как предательство Родины. Он говорит: понимаешь, ты там сопьешься, и ты там ничего не будешь делать. Потому что здесь ты что-то из себя представлял, и здесь ты служил родине, т.е. здесь ты делал дело, а там у тебя ничего не будет. А вот, конечно, человек, который работает в сфере слова, неважно он писатель или журналист, он не может уехать по определению. И я не вижу никаких причин уезжать для писателя, потому что у нас сейчас не советское время. Писателю уезжать за колбасой — странно! А в книгах я абсолютно свободна писать, что угодно. А что касается, конечно, тех людей, которые занимаются бизнесом, это вопрос страшный. Потому что, видите, в Лондоне, по-моему, уже 400 тысяч русских живет. Только в Лондоне. Реально это же не самые плохие русские. Это как раз те русские, которые могли бы быть украшением страны. В США еще больше. Какие-то другие «рассыпаны» по Франции, по Бельгии. У меня есть знакомый, который доехал, в конце концов, до США, но он до США ехал через Ямайку и Сингапур. Он там занимался компьютерными технологиями — реинжинирингом. На самом деле есть хорошее русское слово, что такое реинжиниринг. — это когда берут микросхему, смотрят из чего она состоит, и воспроизводят. Что этим людям делать в России? На озеро Селигер что-то не очень хочется. Заниматься внутри экономикой, которая унижает человеческое достоинство, в которой надо платить взятки, в которой, судя по всему (так посчитали приблизительно), на мой взгляд, около 50% российского ВВП уходит просто в карман чиновника? Это такой приблизительный тупой подсчет, который просто связан с разницей цен на одни и те же товары в России и на Западе. Например, на лекарства, на авиа перелеты. И это достаточно страшно, потому что мы видим макроэкономический эффект от этого. Макроэкономический эффект — это количество чиновничьих изъятий экономики выражается как ни странно в укреплении курса рубля, да? Если непонятно, сейчас объясню в двух словах. У нас курс рубля укрепляется оттого, что у нас нефть опять подорожала, поэтому в страну приходит много долларов. А поскольку в стране резко сократилось потребление, а люди употребляют очень много иностранного, в той или иной мере, то доллар не уходит из страны. Вот он в ней сидит и повышает курс рубля. Очевидно, что это очень неприятная причина повышения курса рубля, очень неприятный макроэкономический эффект противоположный тому, который мы видели в 98 году, когда случился кризис, но рубль упал, в мгновение ока были проданы все товарные запасы, резко пошло вверх производство. А сейчас мы видим, что во всех странах мира кризис, ну, или прекращается, или что-то там такое выправляется. А у нас, по-прежнему, полностью какое-то оживление производства отсутствует. Потому что импортировать при существующем уровне изъятий всегда дешевле, чем ввезти. А количество взяток, которые надо заплатить на таможне, всегда ниже количества взяток, которые надо заплатить за производство на всех уровнях. — Понятно. А вот людям, студентам, допустим, математикам или людям технических специальностей, которые задают вопросы «что нам делать». Вот что вы бы посоветовали? Или вы не беретесь? — Нет, я не берусь. Это их личное решение. Китайцы, как известно, уезжают, но при этом продолжают себя чувствовать себя китайцами и возвращаются. В любом случае, единственное, что я бы им посоветовала — не забывать Россию. — А вот еще, продолжая личные вопросы, очень много вопросов вроде такого: а есть ли обстоятельства, при которых вы можете уйти из журналистики, из публицистики и уехать из страны. Каковы они должны быть? — Из журналистики — запросто, потому что я по определению не журналист, а я все-таки писатель, а журналистика для меня — это черновик. Черновик не в том смысле, что я, когда пишу, пишу в художественной форме, потому что не могу описать как журналист. Наоборот. Журналистика и писательство — это совершенно разные вещи, принципиально разные, по той простой причине, что журналистика описывает не противоречивый мир, а писатель описывает противоречивый мир. То есть хорошая  статья, это та, из которой ясно, что журналист хотел сказать. Если в книге ясно, что писатель хотел сказать или он это сам знает, то это очень плохая книга. То есть хорошая статья — непротиворечива, хорошая книга — противоречива. Самый простой пример, в статье у вас не может быть положительным героем человек, который убивает людей. В книге он у вас запросто может быть положительным героем. (Смеются.) Поэтому ситуация, при которой я перестану писать как журналист, это запросто, если в этом не будет смысла. Ситуацию, при которой я перестану писать как писатель, я не могу себе представить. Уехать, как я сказала, пока для писателя нет никакой необходимости уезжать. — А для журналистки перестать писать — для вас «не имеет никакого смысла», —  это как понимать эти слова? — Не имеет смысла, если нет площадки, на которой я могу писать то, что я считаю нужным. А если перекроют Интернет, закроют «Эхо Москвы», закроют «Новую газету», не дай бог… — То есть, если не будет аудитории? — Да, какой смысл? Мне найдется что еще делать. — Скажите, как вы определяете свою аудиторию, для кого вы пишите? Я сейчас имею в виду не книги, а вы, как журналист, как публицист. — Цинично - я пишу то, что мне интересно прочесть. Вот когда я писала свою первую книжку, которая была о России, ну, это была не первая книжка, но когда я писала «Охоту на Изюбра» - это была для меня как первая хорошая книжка, которую я написала о России, а не фантастику. Я просто обнаружила, что я очень хочу узнать о том, как устроен российский бизнес, но у меня нет книжки, которую можно снять с полки и об этом прочесть. Пришлось книжку написать. (Смеется.) — А вот как журналист, ваша аудитория — кто это? — Ну, я думаю, что примерно та же, что и у писателя. Понимаете, человек должен задумываться о том, что он пишет, а не то, для кого он пишет. Он пишет для равных себе по определению. Если человек считает, что он пишет для кого-то, кто ниже его, то ему или к психиатру, или отказываться от профессии. Если человек считает, что он пишет для тех, кто выше, для начальства - это уже докладная записка. (Смеются.) — Значит, по определению ты пишешь для равных себе? — А писание это то, что тебя уравнивает с твоей аудиторией? — О книгах, кстати, тоже очень много вопросов. В основном —  над чем вы сейчас работаете, о чем будет ваша следующая книга, это будет фантастика или это будет о российском бизнесе, о сегодняшней России? <....>

..."(полный текст)


P.S... (НЕЗАКОНЧЕНО!)